Я отругала себя за глупые заблуждения. После стольких лет затворничества я давно лишилась способности просто разговаривать с другими людьми. Я остановилась в полном одиночестве среди высокой травы. Вокруг никого не было, и я сняла покров и вынула заколки из волос. Они тут же окутали мою спину волной цвета штормовых облаков. Я откинула голову назад и закрыла глаза.

– Ах, Жильметта, твои волосы… Глядя на них, птицы начинают петь… – говорил мне муж.

Я открыла глаза и увидела не певчих птиц – над головой у меня кружил сокол. Он нырнул вниз, преследуя несчастную мышь, еще не знающую, что ее ждет встреча с безжалостным клювом. Как мог Этьен оставаться спокойным, когда такое холодное существо, сокол, сидел у него на руке. Это было выше моего понимания, но, когда милорд Жиль увлекся разведением птиц, в обязанности мужа стала входить забота о них.

Как же легко предаваться приятным воспоминаниям, когда покров Господа снят с головы. Но даже несмотря на то, что мне было приятно оставаться с непокрытой головой, я снова надела покров и привела себя в порядок. Затем прогнала мысли об увлечениях милорда и зашагала в сторону деревни.

Как я и ожидала, повсюду царила суматоха, поскольку приближалось Прощеное воскресенье и следовало еще многое сделать. Я заговорила с первым добродушным на вид мужчиной, который мне встретился, пожелав ему доброго дня.

– И вам того же, матушка, – ответил он вежливо.

– Я ищу одну женщину, мадам ле Барбье, она швея из прихода Сент-Оноре. Вы не подскажете, где ее найти?

Мужчина неожиданно побагровел, и у него на лице появилось такое выражение, что я не удивилась бы, если бы он перекрестился.

– Идите вон туда, – ответил он после продолжительного молчания и показал на восток, так что мне пришлось прикрыть глаза рукой от солнца. – Пройдете мимо колодца, а затем между первыми двумя домами сверните налево. За ними увидите круглое здание. Она живет там.

Я кивнула и собралась его поблагодарить, но он меня перебил.

– Да, пребудет с ней Господь, – сказал он. – И с вами тоже.

И тут же поспешил прочь, а я поднесла руку к открытому рту, пытаясь сдержать слова благодарности и удивления. Впрочем, он бы все равно ничего не услышал, потому что испуганно шептал что-то себе под нос.

Что-то про маленьких детей…

У меня появились новые вопросы, и я попыталась его остановить, но он был уже довольно далеко, а я не знала, как его зовут. Если бы я окликнула его вслед, то привлекла бы к себе внимание прохожих, а это в мои планы не входило.

Он очень точно объяснил мне дорогу, и я обнаружила, что круглый домик выходит в общий двор с двумя другими, хотя оба оказались длинными строениям, в которых могли разместиться и люди, и животные. Ремесло мадам Барбье было вполне прибыльным, и когда-то она, наверное, могла позволить себе обходиться без животных в своем доме. Женщина, которую я знала давным-давно, гордилась бы своим благополучием. Но сегодня во дворе у нее царила такая же грязь, как и у остальных жителей деревни около Машекуля; впрочем, это было общее бедствие, особенно в весеннюю пору. Я осторожно прошла по двору, приподняв повыше юбку, постучала в деревянную дверь и, закутавшись в плащ, принялась ждать.

Я ждала, ждала…

– Кто там? – услышала я наконец голос изнутри.

– Мадам ле Барбье?

Через некоторое время вопрос повторили, только на сей раз голос прозвучал не так приглушенно.

Я решила, что это не тот случай, чтобы церемониться.

– Сестра Жильметта. Я присутствовала во время вашей вчерашней встречи с его преосвященством. Я бы хотела поговорить с вами о деле, которое вы с ним обсуждали.

Внутри раздался шум, и дверь распахнулась. Мадам ле Барбье была растрепана, словно только что встала. Неужели она все еще в кровати в час, когда пора заниматься делами, а не валяться в постели? Похоже, что так.

– Что вы хотите? – с подозрительным видом спросила она.

– Хочу поговорить с вами о деле, которое привело вас вчера вечером в аббатство.

Мы готовились к вечерне, но в церкви еще было темно, когда появилась мадам ле Барбье, – епископ не зажигает свечи в Божьем храме до тех пор, пока не стемнеет настолько, что он уже не различает собственных рук, поскольку твердо верит, что Бог видит все, даже в темноте. Как же он отличается от милорда Жиля, который любит быть на виду и потому озаряет себя светом всю ночь напролет, невзирая на его дороговизну. Огромное состояние позволяет ему вести себя столь безрассудно, качество, по моему мнению, достойное всяческого порицания.

Даже когда он стал уже взрослым человеком, я не раз выговаривала ему за расточительность, но он всегда весело и ласково смеялся и отмахивался от моих наставлений. Он странным образом испытывает привязанность к простым людям вроде меня, впрочем, в этом нет ничего удивительного, потому что он пришел в наш мир благодаря моим рукам. Леди Мари не смогла сдержать потуги; повитуху вызвали слишком поздно. И если бы я не успела его подхватить, он появился бы на свет совсем не так, как приличествует младенцу, которому в будущем суждено владеть большей частью Франции и Бретани.

Роды были очень тяжелыми, и мы все считали это дурным знаком. Когда наконец появилась повитуха, ей пришлось немало потрудиться, чтобы привести в порядок бедную измученную мать. Однако он был чудесным малышом, о каком только могут мечтать две могущественные семьи, чье богатство и владения поражают воображение.

Мое лицо оказалось первым, на которое взглянул младенец, и моей груди первой коснулся его маленький голодный ротик. Помню, я тогда подумала, что у него поразительные, глубокие и черные глаза, и, если природа сделает все как ей подобает, он вырастет настоящим красавцем, как и положено в такой семье. То были дни больших ожиданий и радости.

– Мадам Агата ле Барбье, – доложил брат Демьен.

И я тут же вспомнила полную женщину, наделенную острым умом. Но та, что вошла, оказалась маленькой, в сравнении с моими воспоминаниями, и совсем не полной. На ней было поношенное платье, совершенно необъяснимое на когда-то состоятельной ремесленнице. Я видела, что мадам страшно исхудала и широкая юбка висит на ней складками.

Когда я кормила ребенка – на протяжении многих лет, как мне кажется, поскольку выкормила своих двоих детей и милорда Жиля, – я была тощей как палка, и ничто не помогало. Бедра как будто растаяли, а юбка и вовсе волочилась бы по земле, если бы я не застегивала ее на дополнительные крючки. Этьену при помощи пива удалось немного с этим справиться, благослови его Боже, – ему нравилось, чтобы я была пухленькой. Но мадам ле Барбье была не в том возрасте, когда кормят детей.

Я почувствовала, что должна высказаться.

– Ваше преосвященство, мне нужно вам кое-что сказать, прежде чем мы продолжим.

Он тут же недовольно нахмурил свои великолепные брови – я не сомневалась, что его могущество сосредоточено именно в них. Какая потеря для общества, что такой красивый мужчина стал священником, ему бы следовало быть придворным.

– Я знаю эту женщину, – прошептала я так, чтобы она не услышала. – Она искусная швея, причем настолько умелая, что ей делал заказы сам милорд, который гордится и очень следит за своей внешностью.

– Слишком гордится, – проворчал епископ.

– Она выглядит старше своих лет, – сообщила я. – Когда-то она была красивой, полной женщиной. Интересно…

И тут епископ потерял терпение.

– Жильметта, если у вас нет ничего более существенного, чем сплетни, я их выслушаю.

И тут я высказала предположение – хотя меня никто не спрашивал – о цели ее визита.

– Сейчас ее сыну лет пятнадцать или шестнадцать. – Неожиданно меня охватило сожаление о том, как время отнимает у нас самые чудесные воспоминания. – Я помню его славным малышом, таким резвым! Если у него было хорошее детство, он наверняка вырос настоящим красавчиком.

Мадам часто приходила к лорду Ре с кусками ткани и образцами пуговиц и прочими украшениями, потому что, как правильно и с неодобрением заметил его преосвященство, милорд был щеголем. Один такой визит остался у меня в памяти до сих пор. Милорд опоздал на встречу с мастером, на которого работала мадам, – что происходило довольно часто, поскольку он обожал шум, который возникал при его появлении. Мадам отдала своего маленького сына девушке-помощнице, чтобы та за ним присмотрела, но он хворал и не желал успокаиваться. И девушке пришлось внести его внутрь. Как раз когда мадам его утихомирила, в комнату быстро вошел лорд де Ре. Она тут же отвернулась, чтобы спрятать малыша и таким образом не нанести милорду оскорбление, но он заметил ребенка. Милорд подошел к мадам и оторвал сына от ее груди. Ребенок снова завопил, да так громко, словно его терзали демоны.