Как-то раз мы стояли среди них, понимая, что картина начинает складываться.

– Жильметта, – решительно проговорил епископ.

– Да, ваше преосвященство…

– Вырисовывается вполне определенная картина.

– Да, ваше преосвященство, я и сама об этом подумала.

Мы несколько мгновений размышляли над выводами, к которым пришли.

– И что будем делать?

Я не могу найти слов, чтобы описать мысли, вихрящиеся у меня в голове, поскольку они были слишком путаными и неясными. Мне совсем не хотелось, чтобы они принимали более четкие очертания, но они не желали меня слушаться.

– Я не совсем тот человек, которому следует задавать этот вопрос, – тихо проговорила я. – Я не могу сделать непредвзятых выводов.

Мне не было необходимости объяснять, что я имела в виду. Епископ прекрасно знал, что у меня на сердце. Но понять истинную суть моих страданий он все равно не мог – это не дано человеку, который не растил ребенка с самыми лучшими намерениями и терпением и вдруг видит, что он сошел с пути истинного.

– Мне совершенно очевидно, что лорд де Ре крадет детей, или, по крайней мере, это делает кто-то, находящийся у него на службе. Неужели он так слеп и не видит, что творят его слуги?

– Будем надеяться, что это так, – сказала я.

Я сделала несколько глубоких вдохов, прежде чем его слова дошли до моего сознания.

– Но вы так не думаете.

– Я не знаю, что мне думать, – вскричала я почти жалобно. – Возможно, они пользуются его доверием и обеспечивают самыми разными развлечениями, а он не знает их источника. Такая вероятность ведь тоже существует, ваше преосвященство.

Жан де Малеструа кинул на меня тревожный взгляд.

– Да, такое действительно возможно, и мы должны принять это во внимание.

Я видела, что епископ изо всех сил пытается сдерживаться. Но я позволила себе сказать то, что думала.

– Не могу поверить, что он на такое способен, – продолжала я. – Голова говорит мне одно, а сердце – другое.

Я лгала. В глубине души я знала правду. Уже тогда. И тут его преосвященство поразил меня еще одним сердитым заявлением.

– Что до меня, моя голова не сомневается в том, что Жиль де Ре в состоянии забыть обо всем на свете в погоне за нечистыми удовольствиями.

Я потеряла дар речи на несколько мгновений, а затем сложила на груди руки, словно пытаясь защитить сердце.

– Ваше преосвященство, он человек благородного происхождения – предполагается, что он не обязан следовать законам обычных людей. Вам известна его история – вы знаете его всю жизнь.

– Вы тоже. И гораздо лучше меня. Хотя мое ограниченное знание дает мне более ясное представление о его характере – похоже, вас ослепили ваши чувства, как это нередко происходит с женщинами. Я надеялся, что в данном вопросе вы покажете себя с лучшей стороны.

Его слова меня обидели, но я промолчала, понимая, что некоторые люди в трудных ситуациях склонны прибегать к насмешкам.

– Вы не можете отрицать, что его жизнь, даже если на время забыть о происхождении, была совсем не обычной.

– Это я готов признать, сестра. Но в глазах Бога он ничем не отличается от всех остальных людей, однако ведет себя так, словно признает только собственные законы. Он ни перед кем не отвечает за свои действия.

И хотя события, которые мы расследовали, заслуживали негодования, мы не были до конца уверены, что человек, представлявшийся нам виновным в случившемся, действительно совершил все эти преступления. Меня удивило, что мой епископ, чьим умом я искренне восхищалась и которого считала своим настоящим другом, может произносить подобные речи. И я решила, что должна положить им конец, вне зависимости от того, прав он или нет.

– Я хорошо его знаю, ваше преосвященство. И видела, как он молился в Прощеное воскресенье. Его обращение к Богу было намного искреннее моего, если уж быть честной до конца.

– Жильметта…

Я подняла руку, забыв о здравом смысле.

– Выслушайте меня, – потребовала я. – Хотя, возможно, мои слова вам не понравятся. Он отвечает за свои поступки перед Богом, как и все мы. Вы были свидетелем того, как он признался в своих грехах и получил отпущение. Мы не знаем, какие это грехи, что он…

Мне пришлось замолчать на полуслове – выражение лица Жана де Малеструа так резко изменилось, что я не смогла продолжать. Глаза виновато забегали, и я поняла, что ему каким-то образом удалось заставить Оливье де Ферье рассказать о признании Жиля де Ре и он знал о его преступлениях. Мне оставалось только гадать, какие он использовал методы, чтобы вынудить священника, занимавшего более низкое положение, поведать ему о признаниях милорда.

Я повернулась, собираясь покинуть комнату, поскольку была возмущена таким поворотом событий. Епископ успел схватить меня за рукав.

– Жильметта, вы многого не знаете об этом человеке.

Я стряхнула его руку и медленно подошла к окну. Мальчишки, среди которых, несомненно, были и отпрыски благородных семейств, шагали по выложенному камнем двору за одним из братьев, обучавших их в школе. Первые шли молча, выстроившись в ровную линию за братом, который прижимал к груди какую-то дорогую ему книгу и решительно смотрел прямо перед собой. Те, что оказались в конце, вели себя не так сдержанно: они весело подпрыгивали и задирали друг друга. Жиль де Ре обязательно постарался бы оказаться в конце строя, чтобы немного порезвиться. Он не стал бы терпеть дисциплину, навязанную тем, кто оказался впереди. Впрочем, ему бы не пришлось столкнуться с подобной проблемой. Милорд Ги не позволил своему сыну учиться в группе; он разрешил присутствовать на занятиях лишь моим сыновьям, Жану и Мишелю, так что все это были пустые размышления. Но они основывались на глубоком знании, как и все мои представления о нем.

– Ваше преосвященство, я знаю, что у него в душе, лучше, чем кто бы то ни было, возможно, включая его жену. Я его воспитала, – тихо проговорила я.

– Я понимаю, что это причиняет вам боль, – сказал он. – Но вам лучше остальных известно, что он нарушает все законы и правила. Не сомневаюсь, что в конце концов он бросит вызов самому Господу Богу, и это будет его самым страшным преступлением. Поверьте мне, так и произойдет.

В середине мая, в теплый солнечный день, когда мир должен казаться прекрасным, милорд Жиль де Ре сделал то, что предсказывал епископ. Он выехал из Шантосе в аббатство Сент-Этьен де Мер-Морт в сопровождении шестидесяти вооруженных человек, словно собирался захватить небольшую страну, а не аббатство или собор. Сам милорд, говорят, держал в руке длинную острую пику, хотя мало кто из солдат в состоянии использовать подобное оружие, по крайней мере так мне говорил мой Этьен. Наверное, он был прав, потому что Жиль де Ре не встретил никакого сопротивления, впрочем, и не мог встретить – замком управлял священник Жан ле Феррон, известный своей щедростью и мягкостью нрава.

Эту новость нам принес посыльный, чья взмыленная лошадь повалилась на землю, когда он спрыгнул с ее спины. Мы с братом Демьеном были в саду и, словно два заговорщика, обсуждали место, куда следует посадить кое-какие растения, хотя должна признать, что в подобных дискуссиях он всегда одерживал верх благодаря своим знаниям и страстному желанию не отступать ни перед чем. Но когда мой обожавший сплетни брат во Христе увидел, что посыльный чудом не влетел на лошади прямо во дворец епископа, он быстро извинился и бросил на меня взгляд, обещавший возвращение к нашему обсуждению после того, как ему удастся узнать новости.

То, что он мне рассказал, когда вернулся, заставило меня подобрать юбки и броситься к Жану де Малеструа, который тут же подтвердил все, что сообщил мне брат Демьен.

– Но зачем ему силой захватывать собственность, которую он унаследовал? – с искренним изумлением спросила я.

– Она больше ему не принадлежит.

– Он никогда не продаст Сент-Этьен!

– Похоже, вы ошибаетесь. Он уже продал его Жоффруа ле Феррону.

Брату Жана ле Феррона, казначею герцога Иоанна, который терпеть не мог семейство де Ре.